Ответ (15): Сожжённые планеты — попытка описания, вдогонку
[Форум AstroLogic] [Ответы и комментарии] [Написать ответ] [Написать новое сообщение]
Ещё раз здравствуйте, Геннадий!
Из практики, которая, как известно, представляется критерием истинности знания. Конечно, существует тенденция ухода в субъективную оценку и выборку, но всё же, хоть что-то. Из знакомых у меня одна весьма молодая особа женского пола имеет сожжённый Меркурий (допустим сожжение до 3 градусов). Могу утверждать, что символика её особо не интересует, точнее, интересует, правда, как-то поверхностно. Но здесь – нет динамики. Второй знакомый – товарищ вполне взрослый, специфический, рериховец. Если коротко, то я бы назвал это блужданием среди символов (естественно, это моя личная оценка Рериховского движения). Ещё один товарищ, пенсионного возраста, одна из его любимых фраз: «Всю жизнь пытаюсь обмануть природу, и – не получается!».
Да, вот ещё, недавний активный посетитель Форума – Верёвкин (05/09/64, 0:45, Спб). Правда, можно ли считать 5 градусов сожжённостью? Далековато, конечно, хотя… Хм, а ведь у него как раз такой набор планет, о котором спрашивает Наталья и даже в Деве. Цитата из него, по памяти: «не люблю астрологию, философию и религию».
Вот, что пишет о сожжённости и соединениях Солнца Хет Монстер (по-моему, где-то у него я видел орб сожжения 8,5 гр.):
«Сгоревший Меркурий = субъективное мышление, упрямство, часто нарушения речи. «Просторное» соединение (ок. 10) = острота ума и речи, талант в языке, письме.
Соединение Солнце – Марс: Аспект магов (при Марсе впереди Солнца = «чудодей», при Марсе за Солнцем – «чернокнижник»).
Мда, Лосев – чернокнижник? Это, пожалуй, слишком…
Вспомнил, что у меня есть биография Лосева, вспоминает А.А.Тахо-Годи, его вторая жена. Привожу выдержки, которые мне показались связанными с обсуждаемой темой, примечания мои.
«Алексей Федорович, как я не раз об этом говорила, не любил вспоминать о прошлом, делать записки, набрасывать кое-что для будущих мемуаристов. Видимо, прошлое, особенно далекое, было тем ушедшим, счастливым миром, боль об утрате которого была мучительна…»
«Недаром молодой Лосев, если читать его юношеские дневниковые записки или письма, мучается своим одиночеством, хотя есть хорошие товарищи, милые девушки-гимназистки, любящая сына до самозабвения мать, еще есть отчий дом в Новочеркасске и не менее близкий и добрый дом тетки Марфы Алексеевны и о. Стефана в станице Каменской на берегу Донца. А вот почему-то снедает юношу мысль об одиночестве. Он на пороге бытия как бы предчувствует свое одиночество на склоне его. Рука об руку с Валентиной Михайловной, своей спутницей в жизненном лесу, что не хуже дантовского, он прошел путь длиною в тридцать два года (со дня венчания в 1922-м по день кончины Валентины Михайловны в 1954-м). Со мной – тридцать четыре (с декабря 1954-го по год его кончины в мае 1988-го). Казалось бы, все время вдвоем. Но ведь он пережил всех своих друзей (хотя их было и мало, но это были настоящие его единомышленники), а молодежь, окружавшая его, была уже из другого мира, для всех он был Учитель, но ни с кем не мог говорить о том глубоко запрятанном и сердечном, о том интимно-духовном и потаенном, чем цвела его душа. Собеседника равного, понимающего с полунамека, с полуслова не было, и даже мне не открывал он свою святая святых, то, что раскрылось мне после его кончины. Я ведь тоже, хотя и любила, и понимала, и печалилась, и жалостницей его была, но ведь и я была тоже из другого мира – родилась в год его венчания. Так сходились одиночество начала и одиночество конца. При начале – еще не пришли сопутствующие ему, при конце – все сопутствующие “умерли, умерли, умерли”. Умер и он. Осталась одна я…»
[Прим.: может, это именно оно – отсутствие собеседника? Солнце все-таки вещь жесткая, императивная, как сказал бы Подводный. Отсюда – человек углубляется в себя и находит там всё необходимое для мысли. А собеседника – нет.]
«День своего рождения А. Ф. отмечал 23 сентября нового стиля, но почитал он главным образом свои именины, день Ангела, 18 октября, память митрополитов Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, святителей Московских и всея России чудотворцев…»
«Да, любил Федор Петрович [прим.: отец А.Ф.] музыку, вино и женщин. Жизнь не удалась.
Но вот что характерно, сын его признавался, что от отца перешел к нему “разгул и размах, его вечное искательство и наслаждение свободой мысли и бытовой несвязанностью ни с чем”. Добавим сюда – страсть к музыке, скрипке, математике, театру (драме и опере), церковному пению, колокольному звону, артистизм, явленный в науке, в игре ума и мысли, в тончайших диалектических построениях философских категорий, в преподавании. Нет, немалое наследство перешло от беспутного отца к строгому логику, философу мифа, имени и числа, чьи книги – апофеоз системы – высокого горения ума, духа и сердца.»
[прим.: вот последняя фраза – буквально в тему]
[прим. к след. абзацу: Лосев очень любил собак]
«Так и вижу: поздно вечером, приехав из Москвы, открываю калитку, и нас встречает молчаливая компания псов, ластящихся к ногам, лижущих руки. Мрак. Почти полночь. Мы идем по длинной темной аллее, и свита любящих молчаливых от радостного свидания верных друзей. Или – иду по темной аллее, опять-таки поздний вечер, А. Ф. сидит в качалке на открытой веранде, среди кустов жасмина. Он в задумчивости. Тишина. Вокруг него растянулась молчаливая стража – в вечернем тепле нежащиеся псы. Все молчат, и он, и они. Все думают, каждый о своем.»
Нет, выбирать можно очень многое. Но вот, это, последнее – вот эта тишина, поздний вечер, молчание, мысль в молчании. Невысказанность, несказАнность, недосказанность, невозможность слова. Мне кажется, здесь молчит сожженный (преобразовавшийся, преображённый) Меркурий. Конечно, для разных людей он молчит по-разному…
Виктор.
|
|